На недавний 300-й аншлаг «Екатерины Великой» в Свердловской музкомедии в столицу Урала из Вены приезжал автор мюзикла композитор Сергей ДРЕЗНИН. Мечтатель, фанат. Причём упёртый мечтатель. В годы, когда в России только-только появились «Юнона и Авось», «Норд-Ост», он считал своей творческой миссией создание жанра русского мюзикла. Более того, мечтал, чтобы русский мюзикл вышел на международную сцену, стал конвертируемым. Собственно, благодаря ему это и случилось. Рождённая на Урале «Екатерина» была представлена в Париже и Берлине, сейчас готовится её бродвейская версия. А ведь у Сергея Дрезнина в Свердловской музкомедии не одна «Екатерина Великая». С этого и начали разговор.
– Екатерина II как главная героиня мюзикла не вызывает вопросов. Великая женщина. Исторический персонаж. Личность-интрига. Но почему из огромной, блестящей русской литературы вы выбрали для мюзикла сюжет «Ямы» Куприна?
– Там не одна сложная женская судьба, а много. «Как снегу не стыдно падать в этот переулок» – поёт один из героев. Ни одна из женщин не оказывается в яме, в публичном доме, по своей вине. Все – жертвы мужчин, но показывают чудеса человечности. Поэтому в конце спектакля мы и возносим их как боттичелиевских богинь. Россия вообще – женское начало. Не замечали: у нас все главные слова женского рода. Родина. Россия. Верность. Честь… Не принято на это обращать внимание, потому что женщина – везде. В высоком и не очень. Женские образы многолики. Отсюда и мюзикл «Яма» – спектакль, в котором проявились уральская жесткость и воля.
– Прямо-таки выделяете уральские качества характера?
– Ну да. Тут же климат резко континентальный. Жизнь непроста. У женщин есть желание преодолеть трудности, не теряя при этом женственности. После работы над мюзиклом в Екатеринбурге у меня родилась даже формула: «нежность и жесть». Кстати, «нежность» – тоже женского рода. И «жесть». Когда я вижу в Екатеринбурге в минус 35 женщину на каблуках – это жесть).
Секреты «ирландского рагу»
– Ваша судьба в музыкальном театре началась с «Гамлета» – вы писали к нему музыку. Когда с дистанции возраста оглядываетесь на свои первые опусы, что-то принципиальное для творчества композитора Дрезнина слышите в них?
– Господи, всё же было нельзя! «Гамлет» был поставлен в университетском театре, но его сразу запретили. Почему? Это был другой театр. Не система Станиславского. Она хороша: там переживают. Но когда переживают – теряется злободневность. А когда текст доносится сухо – актуальность усиливается. Вот из-за актуальности текста Шекспира спектакль и был запрещён. Что-то не «наше» в нём было, не советское. А ещё я там играл Актёра – из тех, что приезжают к королевскому двору. Мой учитель, Борис Моисеевич Берлин, хватался за голову оттого, что я изменяю музыке. Но театр, весь этот мир – манил.
Я очень поздно стал композитором. Заканчивал аспирантуру как пианист. Ничего не сочинял. Играл джаз. Но удивительно: когда предложили написать музыку к «Гамлету», я вдруг сразу смог это сделать. Мне было 22 года. Достаточно поздно. «Детсадовский» период в композиторстве я минул. А та музыка? Всё другое было. Само время другое. Когда в «Гамлета» вы вносили вальс или элементы джаза, это уже воспринималось как сверхавангард.
– Только тогда? А сейчас? Однажды вы сказали: «Музыкальный театр – это как ирландское рагу из «Трое в лодке» Джерома, в которое можно добавить всё, даже… крысу».
– Сейчас я по-другому думаю. Жанр мюзикла – один из самых доступных для зрителя, легкодоступных, что-то среднее между фигурным катанием и бальными танцами. Но льщу себя надеждой, что делаю его произведением искусства. Бог дал мелодический дар – способность писать мелодии, которые хочется петь, которые легко запоминаются. Я музыку не вымучиваю. Ищу, когда она выльется. Особенно, если есть текст. В нём уже заключён образ. Его надо почувствовать. Это уже внутренняя режиссура. В трёх нотах (поёт фрагмент из «Екатерины Великой») «В ледяном краю баюшки-баю..» – образ уже ясен. Но иногда поиск мелодии растягивается на годы. Например, «Балладу о водочке» я писал два года – не мог найти интонацию. Нашёл. Сегодня не отличишь от народной песни. В «Екатерине Великой» на ней просто отдыхаешь после арии Пугачёва – помните: заунывная, как в шарманке, пугачёвская песнь, за которой чувствуются жестокость, убийства, кровь. Выдающийся хореограф Татьяна Баганова, кстати, почувствовала это: её танец в мюзикле – пляска и притопы, от которых мороз по коже. А следом – «Баллада о водочке»…
– Слышала: чтобы понять природу мюзикла, вы, оказавшись за рубежом, работали в мюзиклах «Cats» и «Les Miserables»…
– Да, пошёл туда, чтобы узнать этот жанр, его оркестровку изнутри. Год проработал. Первым клавишником. С лучшими музыкантами.
Послушайте, мы не представляем себе, что такое Бродвей! Он такой один, где на пространстве квадратного километра идут 20 мюзиклов. Это особый, свой мир. Люди посвящают жизнь, чтобы там быть. Тратят деньги на очень дорогие уроки вокала, хореографии. Работают для этого в других специальностях – и это очень почётно. Если вы работали в мюзикле на Бродвее, а спектакль закрылся – снова идёте работать официантом. С утра – «day job» (дневная работа), а вечером они готовы бесплатно работать в воркшопах. Я сейчас создаю американский вариант «Екатерины», у меня в Нью-Йорке была читка с прекрасными актёрами. Они готовы работать по 24 часа. Человек очень рано решает: это будет моя жизнь. В мюзикле «Кабаре» каждые два месяца меняются исполнительницы главных героинь – Рокси и Велмы. Актёры разных стран ходят и смотрят друг друга в этом спектакле. Очень творческий ход!
«Поп-музыка – не мой язык»
– Познав жанр изнутри, поняли, какие темы востребованы там – в отличие от нас? И чего не хватает нам в исполнении, если мы всё время говорим: «Мюзикл – не наш жанр»?
– С «Норд-Остом» в России произошла мюзикловая революция. Появилось много молодых актёров, которые и поют, и двигаются прекрасно. И в Екатеринбурге их много – благодаря отделению в Театральном институте, которое создал Кирилл Стрежнев. Они даже слишком хорошо подготовлены).
Что касается мюзикловых сюжетов, «там» – тоже разное. Есть Бродвей и – всё остальное. Для Бродвея много пишется на актуальные темы, вплоть до сексуальной ориентации. Главная тема новых мюзиклов – место молодого человека в обществе. Кто я? Почему меня не принимают? У нас на эту тему практически ничего нет. Разве что «Силиконовая дура». Трудный путь самоопределения. Для молодых людей это самое главное, а общество не понимает. От этого – компьютерные игры, проблема отцов и детей, неспособность подростков к общению. Мир взрослых не принимает молодых. А мир сверстников жесток – в социальных сетях тебя могут просто уничтожить. Поэтому человек пытается подладиться под существующее, а это сопряжено с огромными нравственными жертвами. Вот главные темы западных мюзиклов.
– Но это же достойно уважения, такая тематика…
– И мне кажется, да. Просто их язык – поп-музыка. Она звучит вся одинаково, в ней нет мелодий. Меня это не интересует. В мире в основном идут проверенные хиты – «Кошки», «Призрак оперы», «Мисс Сайгон», «Мэри Поппинс». Правда, каждая страна ещё пытается создать свою музыку. Например, мой мюзикл «24 часа из жизни женщины» по Цвейгу имел огромный успех в Испании. Сначала в Испании, потом во Франции, сейчас в Москве, в театре Камбуровой…
«Элисон знает мои мюзиклы наизусть»
– Получается, и вы, композитор, создаёте свою страну мюзиклов. Их у вас, кажется, 17? Одноактные и полнометражные. Но из всех, знаете ли, мне наиболее интересна пара «Гамлет», ваш первый музыкальный опус, и мюзикл «Офелия». Первоисточник один. Какой акцент сделан по отношению к шекспировской трагедии, если главной героиней стала Офелия?
– Я сделал из «Гамлета» маленькую трагедию. Как у Пушкина. Это история о том, как Офелию довела до сумасшествия её семья. Все её поучают. Вроде с лучшими намерениями. А она – на стенку. Очень актуально, кстати: родители часто своими поучениями доводят детей до края. Опять – конфликт отцов и детей. И жестокий мужской мир. Всё время все в ссоре. А сцена сумасшествия, где Офелия молится (написано в жанре спиричуэлс) у меня в самом начале, она ключевая. Получается: доброта в мир приходит от дурочки – человека, не зашоренного никакими социальными условностями.
Как я люблю «Офелию»! Когда моя дочь поставила её на Западе, это было чудо. А ведь и с Элисон, моей женой, мы познакомились из-за «Офелии». Элисон была корреспондентом «Ассошиэйтед Пресс» в Москве. Знакомая пригласила её на спектакль. А мне была нужна носительница языка, проверить произношение актёров – они пели по-английски, оригинальный текст Шекспира. Пришла Элисон. Пришла и осталась со мной) Вот уже 37 лет. Она мои мюзиклы знает наизусть. А я – первый читатель её текстов. 37 лет быть женатым на корреспондентке и редакторше – я тоже насобачился. Знаю, например, что текст должен отвечать на вопросы, а не задавать их. Когда по тексту много раз возникает «Почему это, почему то?» – плохо. Вообще, текст должен обязательно отвечать на пять W – who? what? where?when? way? – кто, что, где, когда, кому это выгодно? Если хоть один вопрос без ответа – читатель задаст вопрос.
– Насколько правда, что КГБ препятствовал вашему союзу с Элисон?
– Абсолютная правда. Звонили, вызывали. Арестовывали даже. Она же корреспондент – что называется, «лёгкая добыча». Я поэтому и «Ромео и Джульетту» написал потом. Многое было похоже. Но мы тогда были молодые, весёлые. И главное – были окружены потрясающими друзьями в России, с которыми до сих пор на связи. Элисон – англичанка, но «русская душою».
– Когда в 2018 году вы с Элисон, тогда заместителем Генерального секретаря ООН, приезжали в Екатеринбург, «Областная газета» писала об этом. Не забыли публикацию «Она, он и ООН»?
– Ну что вы?! Храним. Вообще, не забываем того, что сделали Екатеринбург, Урал для «Екатерины Великой». То, что мюзикл состоялся и был показан потом в Берлине, на родине Екатерины, – заслуга и города, и области, и вашего губернатора. Помню, я тогда сказал коллегам за рубежом: вот как мы в России решаем вопросы. Надо – делаем. Ведь 150 человек выезжали на показ «Екатерины» в Берлине, масштаб Метрополитен-опера, со всеми цехами.
Вино и виноград России
– Когда немцы увидели спектакль, не было реплик: чёрт побери, какую женщину России «подарили»?
– Они воспринимали всё, чуть поджав губы. Ведь это самая великая немка. Ангела Меркель, например, вступив на пост федерального канцлера Германии, первым делом поставила фотографию Екатерины на рабочий стол. А в интервью однажды сказала: «Мы берём пример с Екатерины, правда – не во всём». Конечно, сексуальные эскапады Екатерины вряд ли кто возьмет за образец. Но в остальном… Уверен: Екатерина, её тень, её дух способствуют продолжающимся отношениям России и Германии. Что касается того, могла ли она стать великой женщиной в Пруссии – вряд ли. Надо было бы выйти замуж за какого-то прЫнца. Пруссия же была рынком невест. Их посылали оттуда и в Англию, и во Францию. Вот и в Россию. О Екатерине ходит много разных домыслов, вплоть до того, что она была замешана в смерти ПетраIII. Не думаю. Она слишком рациональна. Она – как Меркель.
Сейчас, когда я работаю над бродвейской версией «Екатерины Великой», вместе с соавтором продолжаем изучать личность, эпоху. Но должен вам сказать: большая привязанность к фактической точности вредна. Надо передать дух эпохи. Россия, которую мы придумали на сцене, – как вино и виноград. Сгусток нашей реальности. И истории. Прошлой, настоящей и будущей. Поэтому народ и ходит на «Екатерину». Каждый раз она поворачивается новыми гранями. Для меня «Екатерина Великая» – гордость за Россию и боль. Помните «Колыбельную» в сцене плача по убиенным на поле боя? Боль за всех прошлых, настоящих и будущих сыновей и дочерей, что отдают жизнь за Россию. И сейчас – боль. Не могу спать по ночам от того, что вижу по телевизору…
