Свердловская музкомедия сыграла "Яму"
Свердловская музкомедия представила премьеру «Ямы». Зритель знает: вопреки собственному амплуа театр готов и умеет браться за темы отнюдь не «лёгкого жанра». И всё же – перечтите «Яму». Первое чувство – оторопь: как это можно сделать на сцене? Меж тем мюзикл написан специально для Свердловской музкомедии. Ставила его та же команда, что поставила и нынешний хит театра «Екатерину Великую». Снова – женская тема, но – каков поворот!
Столетие назад «Яму» ругали за публицистичность (в беллетристике это скорее недостаток), но писавший её шесть лет Куприн пытался таким образом образумить общество: проституция – зло похлеще, чем мор и война. Прискорбно, но в России тема не утратила актуальности. Даже наоборот – если вспомнить вездесущее, незапрещаемое, а лишь полуприкрытое предложение этих «забав». Невелика, однако, заслуга – указать на беду (показать её в «лёгком жанре», кажись, и того проще). Режиссёр Нина Чусова с её приверженностью к женской теме взялась доискаться причин.
Можно спорить с интерпретацией, собственно с либретто. Главная сюжетная линия повести сильно купирована: история о благородном порыве студента, который уводит проститутку из «заведения», но на дальнейший поступок не способен, и бедняга с ещё большими унижениями возвращается в «яму» – это лишь один из фрагментов спектакля. Один из эпизодов. Киноотбивками так и поданных – как отдельные женские судьбы. Соня. Тамара. Люба. Женя... Тем лучше! В каждом фрагменте – своя история, свои причины нисхождения в «яму», которые, выстраиваясь в общий ряд, множественностью своей доказывают: не героини порочны; ущербны те, кто оказался рядом. Кто использовал, предал и отшвырнул за ненадобностью.
Любу (арт. С.Ячменёва) студент-учителишка «сдаёт» приятелям. Соню (Д.Фролова) псевдо-жених обманом приводит прямиком в «заведение». Романтический авантюризм Тамары (блестящая работа М.Виненковой) используют то ли «рэволюционэры», то ли черносотенцы. Женю с её обострённым чувством материнства (Т.Мокроусова в этой роли – ещё одна удача спектакля) заражают неизлечимой болезнью... Акцентируя причины личных драм, режиссёр и театр выходят на обобщения, близкие, кстати, и самому Куприну (вспомните его «Олесю» или «Поединок»): рядом с незаурядной женской натурой подчас – слабый, не способный на Поступок мужчина. Отсюда – крушение любви, иллюзий, судьбы. В «Яме» (в спектакле – даже острее, чем в повести) это противопоставление доведено до абсолюта. Публичный дом, страшное последствие предательства (или полного отсутствия) любви – и юные женщины, девчонки, грации...
Негоже сравнивать спектакль с литературным первоисточником. Разные всё же «продукты». Но грех не заметить: режиссёр Н.Чусова придумала художественный образ, который в теме всё поставил на свои места и за отсутствие чего упрекали повесть. «Грация»... Слово нынче больше известно как атрибут сексуальности, название нижнего женского белья. Большую часть времени именно в этом качестве, учитывая место действия, оно и присутствует в спектакле. Всё меняется в финале, в эпизоде пожара в «заведении».
Сценографически «пожар» (кинопроекция) не очень внятен: кто не читал «Яму» – не сразу поймёт событие. Зато поймёт, оценит, впечатлится на последующем. Пепелище. Летают в воздухе обрывки бумаги, тряпья. В ночных рубашках, простоволосые появляются женщины-погорельцы. Горе. Отчаяние. Заломленные руки. Попытка поддержать друг друга. И... Три сиротливых женских тела, замершие в финале, вдруг так очевидно начинают напоминать полотно Рафаэля. «Три грации». Невинность. Красота. Любовь. Спектакль возвращает первоначальный смысл слова. Пепелище же – метафора очищения, без которого общество так и будет продолжать подменять понятия.
Публицистика? Не без того. В словах – ещё жёстче. В массовых сценах спектакля, аналогиях общества, позволяющего существовать «ямам», слово «власть» рифмуется авторами исключительно с «врать» и «красть»...
