Однажды 40 лет спустя
В Екатеринбурге возродили «Орфея и Эвридику» Александра Журбина
Свердловская музкомедия, как известно, любит удивлять и не ищет легких путей. Но, даже учитывая имидж смелого театра, затея главного режиссера Кирилла Стрежнева взяться за легендарный хит советских времен, выглядела как минимум рискованной. Ведь популярность первой советской рок-оперы «Орфей и Эвридика» (1975) в свое время была беспрецедентной. Ее первые исполнители – ансамбль «Поющие гитары», Альберт Асадуллин и Ирина Понаровская – довольно быстро оказались в статусе живых легенд. Фонограмма с их голосами стала основой для балетных спектаклей, первый и лучший из которых был поставлен в Перми хореографом Николаем Боярчиковым. Непрерывный успех самой первой постановки, гастролировавшей по стране в течение многих лет, зафиксирован Книгой рекордов Гиннесса
Конечно, «Орфей» появился как своего рода «наш ответ Чемберлену», состязание с Западом шло не только по линии гонки вооружений или освоения космоса. Если мир сходил с ума от мюзикла «Jesus Christ Superstar» гениального Уэббера, то СССР просто обязан был симметрично среагировать. Фокус в том, что «ответ» вышел невероятно достойным. Журбин создал партитуру с пластичными мелодиями-хитами, мгновенно ложащимися на слух, где свое место заняла и ария «Потерял я Эвридику», остроумно (транспортом в минор) преображенная из знаменитой арии Глюка. Композитор угадал главный вектор музыкальных умонастроений эпохи, соединив андеграунд – с мейнстримом, рок-культуру, в тот момент пребывавшую в формате ВИА, – с классикой и оперно-симфонической традицией. При этом авторы слегка подурачили цензоров из Минкульта, обозначив жанр «Орфея» как «зонг-опера». Якобы отсылка к социально близкому Брехту на самом деле позволяла избежать запрещенного слова «рок». Так же, как и в «Иисусе», в основу которого легла актуализированная версия библейского сюжета, в «Орфее» античный миф либреттистом Димитриным был в корне переосмыслен. Главному герою надлежало осуществить выбор между сиюминутными удовольствиями (мирская слава, погоня за золотым тельцом) и вечными ценностями (любовь, истинное искусство).
Авторам, приступая к новой постановке, предстояло решить немало проблем и ответить на важные вопросы. Способна ли эта музыка будоражить воображение так же, как четыре десятилетия назад? Что делать с сюжетом, который сегодня кажется дидактичным? И как должны выглядеть герои нового спектакля? Что ж, первая неожиданность ждет зрителей уже при открытии занавеса. Приметы времени и места действия намеренно стерты, художник Павел Каплевич создает на сцене пространство жутковатого апокалипсиса, напоминающее постиндустриальные пейзажи многих известных фильмов. Центральное место в нем занимает конструкция из двух башен, соединенных мостом: то ли полуразрушенные строения стадиона, то ли остов громадной ладьи Харона. И лишь на заднике сцены просвечивает что‑то, напоминающее «озеро нашей любви». Пожалуй, антиутопия – а именно в этот жанр по воле авторов спектакля трансформируется сюжет «Орфея» – на сцене музкомедийных театров еще не появлялась, екатеринбуржцы снова впереди. Фантастический мир спектакля населен странными яйцеголовыми существами в мешковатых балахонах. Среди копошащейся и вихляющейся массы (хореограф Сергей Смирнов) глаз выделяет прекрасных Орфея и Эвридику. Длинноволосые и белокурые («белые птицы над нашим озером»), они как пришельцы с иной планеты, как герои фэнтези. Их инакость и красота – полный контраст саморазрушающемуся миру. Вообще, визуальных отсылок к современному кинематографу немало, сделаны они вполне осмысленно, Каплевич хорошо знает запросы продвинутой молодежной аудитории. Кстати, поворотный круг, которым недавно обзавелась главная сцена Свердловской музкомедии, позволяет менять ракурсы этого пугающего футуристического ландшафта также в кинематографичном ритме.
Вопрос об исполнителях главных ролей, безусловно, ключевой. Без настоящего Орфея ставить спектакль было бессмысленно, и он нашелся. Почти случайно (как в свое время и Асадуллин!), благодаря объявленному кастингу. Высокий, обаятельный Никита Кружилин, обладатель звучного тенора и недавний победитель шоу «Голоса Екатеринбурга», стал открытием спектакля. Не имеющий актерского опыта, но обладающий явным сценическим чутьем, он ничуть не потерялся на фоне коллег, более профессионально оснащенных. Молодая и красивая Юлия Дякина (Эвридика) пока сумела продемонстрировать только свой звонкий голос и пластику, даже в драматические моменты действия оставшись мило щебечущей пташкой, не более того. Ясно очерченная траектория судьбы вместе с необходимой в этой роли женской мудростью, очевидно, придут к артистке со временем. Как и полагается, весьма значительным выглядит Харон Игоря Ладейщикова, более чем убедительны все его сольные фрагменты. Но его герой очень молод и как‑то уж слишком полон сил: по‑тарзански ловкие перемещения, игра мускулами и некоторое самолюбование кажутся излишними для персонажа, умудренного прожитой жизнью, искореженного ее трагическими перипетиями. Роль Фортуны прекрасно легла на голос и внешность Татьяны Мокроусовой, статной и эффектной соблазнительницы. В большой сцене состязания певцов, пародирующей что‑то типа конкурса Евровидения, отлично смотрится трио молодых солистов труппы в ролях модных звезд эстрады, поп-идолов. Евгений Елпашев виртуозно копирует манеру Григория Лепса; у двух других певцов-конкурсантов прообразы не столь явные, но можно предположить, что Никита Туров намекает на Диму Билана, а Евгений Толстов – на Бориса Моисеева. Впрочем, это не так важно, сцена значима контрастом с нежной песней Орфея («Не срывай его, золотой цветок») и последующим, нарастающим как снежный ком ажиотажем толпы (хормейстер Светлана Асуева), ведущим к перерождению главного героя в кумира обывателей, пьянеющего от запаха славы. Начиная с пролога, в спектакле появляется еще один персонаж, не предусмотренный либретто. Барда с гитарой в толстовке и в шапке на глаза, наблюдающего за всем происходящим как бы из нашего времени, играет Александр Копылов, а его голос с хрипотцой намекает на Высоцкого. Ему отданы песни-комментарии, жесткие и прозорливые, которые в первом варианте исполнял хор.
Музыка, конечно, берет свое, и прекрасным шестидесятническим помыслам – а авторы спектакля их черпали бесспорно из того времени – веришь безоговорочно
Вообще, уровень вокала на премьере показался очень достойным, корректировки можно пожелать только с точки зрения динамики. То же самое хочется сказать и об оркестре, но вот с оркестровкой вышла незадача. То, что в 70‑е звучало верхом смелости – соединение симфонического оркестра с электрогитарами и ритм-секцией, – сегодня, после эпохи хэви-металл, хард-рока (и их взаимодействий с классическим оркестром!), после всех электронных экспериментов прошедших лет, воспринимается как вялый, старомодный саунд. Напор и энергия оркестра, ведомого Борисом Нодельманом, плюс нередкое форсирование звука вокалистами дело не спасают. Тут бы очень кстати оказался новый оригинальный оркестровый «прикид», ведь прекрасные мелодии Журбина – точно не устарели, а вот аранжировка подводит, именно она всегда выдает дух времени, впрочем, как вкус и стиль спектакля в целом.
Не полностью решенной на сегодняшний день кажется и проблема финала. Идея постановщиков – Орфей должен не только вновь обрести себя, свою музыку и свою любовь, но и спасти мир, погрязший в сомнительных удовольствиях, – требует какого‑то сильного решения. А мир спасается на последних тактах, когда на сцене появляется то же племя в балахонах, но преображенное прическами с длинными распущенными волосами, перевязанными ленточкой на лбу. Хиппи, одним словом. Все по парам, всеобщая любовь и пацифизм. Музыка, конечно, берет свое, и прекрасным шестидесятническим помыслам – а авторы спектакля их черпали бесспорно из того времени – веришь безоговорочно. Но какое‑то преображение сценического пространства – не помешало бы.
Премьера вызвала неподдельный энтузиазм публики, прибывшие на нее в качестве живых классиков Юрий Димитрин и Александр Журбин получили причитающиеся им восторги. Теперь спектакль, а обычно в этом театре так и бывает, должен обрасти нюансами и смысловой точностью. А самое главное – пройти испытание на прочность у нового поколения зрителей.
