Неистовый
Он и сегодня готов был бы бросить к зрительским ногам своё сердце. По ночам, когда за окнами квартиры успокаивается и затихает город, подступают образы. Десятки, сотни. Не из прошлой жизни. Те сыграны, состоялись. Воображение будоражат другие - те, что могли бы быть. От старой черепахи Тортиллы из мюзикла про Буратино до призрачных, феерических, у которых даже и имён-то нет. Есть только образ-грёза. Дуновение. Шарм. Походка. Улыбка. Взмах веера. Шлейф платья, ласкающий подмостки...
В комнате, которая после болезни стала его обителью, вдоль стены, напротив кровати - костюмы из его прошлых спектаклей. Из той же "Тётки Чарлея". Блеск бисера, стекляруса в ночи, возможно, и волнует воображение... За стеной, в соседней комнате, ещё десятки платьев. Рюши. Воланы. Перья. Ручная вышивка, от которой заходится любое женское сердце. Но самое главное, самое дорогое - не на виду. В ящиках комода и шкафа - то, из чего могут быть сотворены будущие образы. Десятки разноцветных, чарующих глаз тканей, названия которых порой знает только он один, Виктор Сытник. А в смежных выдвижных ящичках - большие и маленькие, круглые, квадратные и прямоугольные коробки с бережно разложенной бижутерией или заготовками к ней. Всё это в грёзах его переплетается, сочетается одно с другим, отрицается и - снова: перья к атласу, бисер к шифону. Тысячи вариантов, которые - если бы встать! - воплотились бы в дивные платья, жупаны, юбки, пелерины.
- Если бы вы знали, - говорит Виктор Григорьевич. - Я так страдаю от того, что не могу сесть за швейную машинку...
В такие моменты мучает безответный вопрос: "За что?!". За что болезнь терзает талантливых, неистовых, одержимых, которые творчеством своим делали жизнь на Земле краше, а тысячи людей - счастливее. Если недуг - назидательное предупреждение за одержимость, за то, что, презрев Богом предначертанное размеренное бытие, радел и преуспел во многом - то не слишком ли велика плата? Если же это плата "за грехи наши тяжкие", то поколение В. Сытника авансом, ещё в детстве, расплатилось за многое. Война, Великая Отечественная, отняла у их детства то, что по божеским и человеческим законам положено детству - радость земного существования. Какая радость, если и по сегодняшний день он помнит грохот кованых немецких сапожищ по металлической лестнице в подъезде, и как они с матерью, прижавшись от страха друг к другу, сидят под вешалкой у входной двери квартиры, - в оккупированном Харькове под угрозой расстрела было запрещено закрывать двери!
Никогда не забудет он и как немецкий офицер чуть не расстрелял деда (за то, что укрыл пару-тройку курей). "Становись к стенке!" - и достаёт пистолет. "Дети, падайте в ноги, целуйте господину офицеру чёботы!" - закричала бабушка. И они пали ниц и целовали пыльные немецкие сапоги. И офицер "смилостивился"...
Мизерный хлебный паёк с довеском... Старые, прочитанные газеты вместо школьных тетрадок - между строк и по краям писали чернилами... Мальчишечьи опасные игры с подобранными гильзами и порохом ("однажды бабушка позвала меня кушать, а ребята остались играть - и подорвались")... Всё это было в его детстве и отрочестве. Какая ж тут радость?! Но подобно светлым пятнышкам во мраке - вспышки-эпизоды, которые точно намечали абрис судьбы.
Вот в "ничейном" Харькове ("наши отступили, а немцы ещё не вошли в город") они, малолетки, ходят по брошенным квартирам, и он, Витька-артист, увлекает пацанов переодеваниями. Чужая шляпка, шарфик, перчатки... И вот уже "я - не я"...
Позже стоявший у них на постое немец поддразнивал ребятню спичечными коробками, которые были украшены этикетками с фотографиями кино-звёзд. "Знать я их тогда не знал, - вспоминает В. Сытник, - но фотоколлекцию кинозвёзд собирал. Что-то в этом мире меня уже манило...".
Дальше - больше. Когда после войны он в школе ставил "Золушку", то для своей Мачехи сварганил из кукурузных рыльцев парик. "Это ж надо сообразить!" - качали головами взрослые. А его фантазия уже расправляла крылья...
"Витька-артист" стало не просто прозвищем. Практически заменило имя и фамилию. В школьной инсценировке "Свои люди - сочтёмся" по Островскому он играл... все женские роли! В чеховском "Юбилее" - опять женская роль.
- И мама моего одноклассника, - вспоминает Виктор Григорьевич, - которая работала костюмером во Дворце культуры "Металлист", принесла мне для спектакля сатиновое жёлтое платье с апельсиновыми воланами!
По тому, как он смеётся, всё очевидно про то сатиновое платье. Яркость, резавшая глаз, граничила с вульгарностью. А у него на такие вещи был уже свой взгляд. И вкус. Откуда - непонятно. Если тягу к лицедейству ещё можно объяснить генетической предрасположенностью, корнями (родная сестра его деда Матео - знаменитая австрийская кинозвезда 30-х годов Франческа Гааль, а сам "дедушка Мати" работал до Первой мировой войны артистом-кукловодом театра марионеток в Вене), то откуда - у парня! - страсть к шитью, кройке, ножницам, швейной машинке?! Он и крестиком вышивал, и ришелье освоил. "Мне нравилось выглядеть нарядным, - улыбается он. - По молодости, конечно, выпендривался. Не без того. Но постепенно это становилось достаточно серьёзным делом".
Он и в этом был безмерно артистичен. С тех пор, как на школьный выпускной сшил сам себе рубашку, швейно-кройная "зараза" уже не отпускала его. Сопровождала и в профессии. Украшала профессию. Он шил платья кордебалету. Сочинял, творил, создавал шикарные наряды своей жене и партнёрше по сцене Свердловского театра музыкальной комедии Алисе Виноградовой. В легендарном спектакле "Тётка Чарлея" феерия костюмов Бабса Баберлея, переодевающегося в "богатую тётушку из Бразилии", - это его, Виктора Сытника, творения. В 1970-х годах, когда спектакль был в репертуаре Свердловской музкомедии, они отыграли его более 650 раз. На каждый сотый спектакль Виктор Сытник шил новые костюмы. "Зачем?" - спрашивали его."Я же много бегаю по сцене, потею - костюмы расползаются", - отшучивался он. Он просто хотел их сшить. Новые, разные. Он видел их, придумывал мгновенно. Фантазия распирала...
Должно быть, несправедливо, что говоря о народном артисте России Викторе Сытнике, мы вспоминаем прежде всего и главным образом его "Тётку Чарлея". Ведь у него был и трогательно-наивный Петруша Гринёв в "Капитанской дочке", и аристократ Хиггинс в мюзикле "Моя прекрасная леди", и колоритный еврей Овидий в "Пусть гитара играет", и пародийно-анекдотический телеграфист Ять в "Свадьбе с генералом", и барон Розарио в "Чёрном драконе" (в этом спектакле В. Сытник-Розарио создавал с партнёршей М. Викс такой блистательный комедийный дуэт, что, припоминаю, зрители аплодисментами останавливали спектакль, заставляя дважды-трижды повторять их сцену!). Любимец публики, мастер, создатель десятков ролей на сцене Свердловской музкомедии и позже - в своём театре "Волшебное ревю", он навсегда останется в истории российского театра оперетты, российского театра - вообще. И всё же "Тётка Чарлея" стала квинтэссенцией жанра и отдельно взятого - его, Виктора Сытника - таланта.
Лицедейство до неузнаваемости. Искромётность существования в образе до абсолютной феерии. Шарм до такой степени, что в его Бабса-тётку Чарлея повально влюблялся весь зрительный зал. И при этом - поразительная лёгкость, естественность. А ведь на протяжении всего спектакля надо было двигаться по сцене (в большинстве эпизодов - просто бегать) на 10-сантиметровых каблуках, в специально сшитых для спектакля босоножках. Как же он научился ходить на них?! "А никак, - улыбается Галина Дмитриевна, верный спутник и незаменимый сегодня помощник Виктора Григорьевича, много лет наблюдавшая его в театре. - У всех было такое ощущение: просто встал на каблуки - и пошёл. Точно родился для этой роли...".
Тётка Чарлея стала избранницей в галерее его персонажей. Она дарила ему самому ту радость существования, которой в детские годы его обделила война. Удовольствие, игра, неистовость жизни вопреки обстоятельствам и каверзам партнёров по сюжету - всё было в этой роли. И выплёскивалось со сцены, заражая зал. В "Тётке Чарлея" он щедро одаривал и зрителей тем удовольствием Жизни, которого кто-то порой не замечает в жизни реальной и за которым приходит именно в этот театр, именно этого жанра.
"Однажды, когда на Свердловском телевидении В. Сытник вёл передачу о зарубежном кино, рассказывал о Голливуде и трофейных фильмах, герои которых были кумирами его поколения в молодости, ему позвонила женщина: "У меня для вас презент?". И при встрече подарила трофейный альбом со спичечными этикетками, на которых были портреты кинозвёзд. Такие презенты традиционно вручались в немецких лавках сотому или тысячному покупателю. Но самым щемящим в этом презенте было то, что аналогичную коллекцию с детства, с войны собирал и он сам, но в актёрских переездах она была потеряна. А это были не просто его кумиры, а - учителя в профессии. Иные из трофейных фильмов он пересматривал по 50 раз! Учился, как играть тростью, снимать и надевать перчатки, спускаться с лестницы... Тот альбом-подарок и сегодня у Виктора Григорьевича. Положив его поверх одеяла, он перелистывает, проводит ладонью по портретам-миниатюрам Франчески Гааль, Дины Дурбин, Марлен Дитрих... И в грустных глазах загорается надежда.
Он мечтает о ролях. Грезит о театре. О том, какие можно было бы сшить костюмы. Только бы сесть за швейную машинку... Ему мало того, что он уже сделал на сцене. Он и сегодня, в болезни, ненасытен творчески, неистощим в фантазии. Но знал бы он, что для кого-то даже одна-единственная его тётка Чарлея - целый мир! Есть чудаки, которые покадрово собирают всё, что осталось, запечатлено на фото с того легендарного спектакля. И пересматривают. Изучают мельчайшие нюансы образа: как его Бабс одел шляпку, как раскрыл веер, как улыбнулся - партнёрам, публике, Жизни!
