"Храни меня, любимая". Пресса о спектакле
"Храни меня, любимая" - опус дерзко дискуссионный, не способный оставить равнодушным - давно такого не было на равнинном поле оперетты. Это спектакль высокой меры условности, монтажный, дискретной драматургии, лишенный причинно-следственных связей, весь построенный на ассоциациях, поэтических обобщениях, при этом обладающий замечательной бытовой и психологической конкретикой. Это - дает ощущение новизны и свежести мысли, оригинальной образности театрального приема.... В спектакле настоящая шлягерная музыка А.Пантыкина. В спектакле Стрежнева и К* - искренность высказывания, интеллигентное нежелание пафосности, приподнятости, официоза. И настоящий драматизм.
Здесь есть поиск новых возможностей жанра, о котором принято говорить как о кризисном, если не умирающем. Спектакли музыкальной комедии мы отвыкли хвалить - хвалим по преимуществу серьезное, высокое искусство. "Храни меня, любимая" ломает многие стереотипы, в том числе и эти?.
Елена Третьякова, "Петербургский театральный журнал", №3(41) 2005
Спектакль к дате, но не "датский". Он совершенно лишен напыщенной торжественности и пафоса, так же как и глубокомысленной серьезности.
В пересказе история получается печальная, она и есть печальная. Но герои ее светлы. Они бодры, остроумны, легки, динамичны. Они живые. Если сказать вечно живые, получается опять же пафосно, а на деле в спектакле много юмора, в нем нет ничего специально грустного, он как-то органически лиричен, скорее от нашего знания того, чего сами герои про себя и свои судьбы не знают. Трогает именно это их незнание. Смерть каждого всегда неожиданна и внезапна. Знак ее - проход немцев - карикатурных, словно списанных хореографом С. Смирновым из "Эксцентрик-балета" с рисунков Кукрыниксов. Это не немцы - фрицы, в нарочито подчеркнутых галифе, с характерно изломанной пластикой рук. Они не страшные, шаржированные, словно пришли из искаженного советского сознания военных лет, с первых страниц "Правды". Отстраненно-собирательный образ. Таких врагов, казалось, можно шапками закидать. Только всякое их появление - знак беды, смерть... Но и она в спектакле будто не смерть, а уход в "этот милый старый дом" - к маме. Театр не смакует подробностей, все условно - просто перестала звучать скрипка Ромы, потом труба Дани, рвет гармошку Павлик, и только последний, старший брат Алеша гибнет на наших глазах, спасая Гошу.
Спектакль создан внутри театра, что называется, коллективно, в списке либреттистов и композитор, и поэт, и завлит, и режиссер. Все они из поколения людей, родившихся после войны. Но они видели "А зори здесь тихие..." и "Небесный тихоход", "В бой идут одни старики" и "Подвиг разведчика", "В шесть часов вечера после войны" и "Зимний вечер в Гаграх" и еще много чего видели, читали, слушали. Из этого "шума культуры" соткано их детище. Собственное. Повторяющее многое, но абсолютно свое, неповторимое. Во многом "виновата" еще и музыка Пантыкина, она тоже повторяющая и неповторимая. Прямых цитат нет, но будто знакома, при этом никакого ощущения вторичности... Запоминается сразу - "Научи меня, война, воевать", "Ах, куда же, куда же вы, мальчики", "Ах ты, ух ты, те еще мы фрукты", "Служу Советскому Союзу, я - Красной армии герой" и, конечно, эмблема, название, главный шлягер - "Храни меня, любимая". Много ли найдется спектаклей, музыка из которых не просто звучит в памяти, а вызывает те же эмоции, что вы пережили в единственный вечер? А они сильные, эти эмоции, с комком в горле...
Елена Третьякова, "Культура", №30 4-10 августа 2005
"Храни меня, любимая" - спектакль о войне. Но сама по себе тема еще ничего не решает. Абсолютно ничего. В том-то и изначальная притягательность этого спектакля, что нет в нем ни великих военных сражений, ни выстрелов и орудийного грохота, ни надрывного горя после гибели героев.
Осознание трагичности войны и необратимости смерти - удел зрителей. Им отдают авторы спектакля право сформулировать то, что в спектакле существует на сугубо эмоциональном уровне?
Никаких котурнов. Все приближено к сердцу, освящено сердечностью. В "Храни меня, любимая" театр оперирует символами, понятными каждому - на любом языке, в любом возрасте и любом состоянии души.
Спектакль "Храни меня, любимая" рождался под сводами театра, что называется, от первого слова либретто, от самой идеи. По сути, текст, музыка, актерское существование, интонация спектакля выверялись, "притирались" друг к другу до последней минуты последней репетиции. Постановщики чутко прислушивались к самоощущениям исполнителей, которые первыми могли бы почувствовать возможную фальшь в подаче темы, одновременно трагической и сердечной...
Так, шаг за шагом, рождалась эта история. Так, из тончайших нюансов, и выстроилась. Мюзикл о войне, в котором тема и жанр, вопреки опасениям, не просто совпали ? слились в щемящую мелодию. От нее перехватывает дыхание, и самые стойкие зрители не в силах сдержать слез.
Спектакль вызывает шок. Мы не привыкли плакать в театре оперетты. Жанр предполагает иные зрительские чувства. Светлые? А они, впрочем, светлые и есть. Когда отзвучат последние аккорды, когда свершится непоправимое и закроется занавес, в памяти остаются не погибшие четыре мальчика. Память сохраняет другое - то, как еще в мирной жизни, дурачась, падают они вповалку у ног приемной мамы. И женские руки треплют попеременно то одну, то другую вихрастую голову ? рук не хватает приласкать разом всех. Идиллия? Да что вы! Люди и должны жить так. Если б только не было войны...
Ирина Клепикова, "Областная газета", 25 июня 2005 года
В фокусе - не столько история четырех братьев, сколько то, как она "вспоминается" мальчишками сегодня - авторами, актерами, героями...
Самое страшное для "вспоминающих" войну мальчишек - пафос открытых эмоций. Эмоций в спектакле предостаточно, но все они светлые, веселые, а драматизм возникает на стыке того, что происходит на сцене, и нашего, зрителей, знания, что такое война... И первые сцены войны ("какая тут война, спокойно спи, страна..."), и даже вторые - все по-прежнему бодро и смешно, и музыка светлая, но вдруг ловишь себя на том, что чуть не мурашки уже бегут, потому что ждешь, знаешь, что будет!
Переход в страшное происходит незаметно ("Научи меня, война, воевать..."), и опять же рождается оно скорее не из событий - из интонации мальчишеского рассказа: только не жаловаться, не пугать, не вышибать слезу (тут-то она, конечно, неожиданно и выползает!). Все меньше на сцене мальчишек, но те, что остаются, так же зубоскалят, так же смеются. Особенно над фрицами: под цокающую хохочущую музыку, единым выводком, в ярких черно-красных костюмах, с фюреровскими усиками и сверкающими бляшками на низко надвинутых фуражках, вываливаются они на сцену... Сергей Смирнов, автор хореографии спектакля, свой знаменитый "Эксцентрик-балет", не раз приносивший ему "Золотую Маску", любовно приберег для фашистов. "Эксцентрики" своей невероятной, какой-то мелко-рваной пластикой создают этот блестяще-отвратительный образ.
Такая же, мальчишеская, и музыка, которой здесь - море разливанное. Она рождается легко и свободно, почти не смолкает, даже когда идет драматический текст. Разнообразные мелодии - веселые, ироничные, драматичные, нежные - пронизывают все поры спектакля, делая его воздушным и свежим...
Галина Брандт ,"Петербургский театральный журнал", №3(41) 2005
