Борис Нодельман — о темной профессии дирижера и 30-летней жизни в оркестровой яме Свердловской музкомедии.
С главным дирижером Свердловского театра музыкальной комедии Борисом Нодельманом JustMedia встретился в преддверии международного конкурса молодых артистов оперетты и мюзикла имени Курочкина, в роли музыкального руководителя которого выступает маэстро. В этом году дирижер отмечает 70-летний юбилей, более 30 лет он отдал служению театру. В интервью JustMedia Борис Нодельман рассказал, как оказался в оркестровой яме, какие инструменты подводят дирижера и почему театры боятся отправлять талантливых артистов на конкурс Курочкина. «Самая темная профессия» —Борис Григорьевич, вот смотришь на дирижера со стороны и думаешь: стоит человек, размахивает палочкой, что тут сложного? Развейте это заблуждение. В чем сложность профессии дирижера? —Римский-Корсаков говорил, что профессия дирижера — это темное дело. Она непонятна. Кажется, что ей можно любого научить. Недавно посмотрел видео, где великий итальянский дирижер Риккардо Мути утверждает, что за дирижерский пульт можно поставить его друга-слесаря и тот промашет неоконченную симфонию Шуберта. Конечно, он говорит об этом с юмором. Можно поставить за дирижерский пульт любого, но что из этого выйдет? Дирижер — это серьезная профессия, в которую приходят уже состоявшиеся музыканты: пианисты, скрипачи, народники, оркестранты. —Никогда не задумывались, что сложнее — дирижеру управлять оркестром или музыкантам быть управляемыми? —Музыканты обречены на то, чтобы быть управляемыми. Они должны отражать, что от них просит человек, вставший за пульт, проще говоря, играть слаженно те ноты, которые написаны. В какой-то момент нужно выделить солистов, в какой-то момент — хор. Работа тяжелая, но интересная, ты тащишь на себе весь спектакль. Если что-то получилось, то ты счастлив, что удалось справиться всем — и тебе, и музыкантам. А если кто-то что-то «навалял», переживают все. Работа эмоциональная и нервная. —А как вы пришли к этой работе? Откуда появилось желание стать дирижером? —Все началось с детства. Я был вроде маленького вундеркинда — в четыре года обладал абсолютным слухом. Стал заниматься на пианино, поступил сразу во второй класс музыкальной школы, потом перескочил в четвертый. А дальше — музыкальная школа-десятилетка при Уральской государственной консерватории, где, помимо музыки, мы занимались общеобразовательными предметами. Тригонометрия, физика и химия гуманитарию давались с трудом. Потом учился на пианиста в консерватории и окончил аспирантуру по классу «Концертмейстерское искусство и камерный ансамбль». Интерес к нынешней профессии появился после работы в классе великого дирижера, основателя уральской дирижерской школы Марка Павермана. Я так заразился этой работой, что отправился в Кемерово и два года проработал в местном театре главным дирижером. А в 1984 году пришел в Свердловский театр музыкальной комедии и поступил на дирижерское отделение при консерватории в класс профессора Петра Ивановича Горбунова, который в то время был главным дирижером Свердловского театра музыкальной комедии. Получил диплом и более 30 лет счастливо работаю в этом театре. —Почему вы остаетесь преданы Свердловской музкомедии? —Это мой любимый театр. Еще будучи пианистом, я аккомпанировал звездам этого театра. А звезд в нем было чуть меньше, чем на небе. Все они прошли через мои «мозолистые» руки, и это было прекрасное время — мы общались и дружили, я был здесь своим человеком, поэтому, когда пришел сюда дирижировать, был всем знаком. Я не представляю, что мог бы работать где-то в другом месте. —Можете сказать, что профессионально сформировались за эти годы, или вам еще есть чему поучиться? —Любой великий дирижер вам скажет, что есть всегда то, чего он не знает. У нас такая специфика: делаешь спектакль — учишься чему-то, а потом он идет как по накатанному. Вообще, все зависит от уровня музыкальной сложности постановки, в которой можно себя проявить. Слава богу, последние наши спектакли большие по объему. «Мертвые души» назвали лайт-оперой, там пара слов и музыка. «Яма» такого же плана, с хорошим симфоническим насыщением: ты дирижируешь классическую, джазовую и эстрадную музыку. —А какая дается проще? —Джаз. Он основан на ритм-группе — ударнике и басе. Как говорится в шутке, оркестр играет не по руке дирижера, а по ноге ударника. Я увлекался джазом, играл джаз и преподавал на эстрадном отделении училища. Эта музыка для меня не чужая. —Список поставленных в качестве дирижера спектаклей у вас внушительный. Есть в этом перечне любимые или наиболее удачные? —Зерном считаю мой первый спектакль «Беспечный гражданин» — интересная творческая работа, сложная музыка. Постановка получилась яркой и фантазийной. Потом были и другие примеры удачных экспериментов. Например, когда с оркестром играла рок-группа «Кабинет» — знаменитые ребята, начиная с Саши Пантыкина. Потом был спектакль «Девичий переполох», когда с оркестром играл «Изумруд». Такие музыкальные коллажи мне запомнились. —А сами музыку пишите? —Нет, что вы. У нас столько хороших композиторов, что проще им позвонить и попросить написать хорошую музыку. —Помимо работы в театре, вы преподаете в консерватории. Популярна ли сегодня профессия дирижера? —Получать дирижерское образование сегодня непросто: на дирижеров учат не везде, в нашей стране не так много консерваторий, в которых есть профильные кафедры, да и обучение платное. Работать ребята хотят, однако выпускникам сложно трудоустроиться. При всем многообразии театров там десятилетиями работают дирижеры, и дай бог им здоровья, поэтому, чтобы найти место, надо быть слишком талантливым. —Но ведь удачные примеры трудоустройства наших выпускников наверняка есть? —Конечно. Наш замечательный выпускник Уральской консерватории Евгений Колобов — великий дирижер, основатель театра «Новая опера». Евгений Бражник, который много лет работал главным дирижером в оперном театре, а сейчас трудится в детском музыкальном театре Наталии Сац в Москве. Наши выпускники известны в Ижевске, Омске, Барнауле, повсюду. —Раз уж заговорили о талантливых музыкантах, давайте обсудим приближающийся Конкурс Курочкина. Много достойных артистов съезжается в Свердловский театр музыкальной комедии? —Раньше съезжались со всех городов, а сегодня, чтобы послать артиста на конкурс, необходимо финансирование. Театры не всегда могут оплатить участие. Но бывает и так, что приезжают командами, например, в этом году ждем группу из Белоруссии, будет человек десять. Конкурс международный. В конкурсе, который проходил два года назад в жюри были представители Америки и Венгрии, в этом — Азербаджана и Белоруссии. Глобальная цель конкурса — посмотреть, востребованы ли жанры оперетты и мюзикла и в каком направлении они развиваются. С одной стороны, это смотр талантов, с другой — их поддержка. Важно, чтобы ребята продолжали интересоваться этими жанрами. Сегодня многие не идут в театры, предпочитая эстраду, где можно заработать. Театр — это же тяжелая штука: нужно уметь говорить, петь и танцевать. Проще пойти на эстраду — вышел на сцену, тебя один раз показали по телевизору, и ты уже звезда. —Конкурс служит толчком к развитию? —Были случаи, когда исполнителей замечали и перекупали другие театры. Поэтому сегодня многие боятся отпускать артистов на конкурс, вот и мы понимаем, что опасно устраивать такую своего рода ярмарку артистов мюзиклов и оперетты. Но такие конкурсы важны. —А можно ли сразу определить фаворита еще на этапе репетиций? —Мы определяем, но мнение жюри может быть противоположным. Порой смотришь на артиста в первом туре, думаешь, какое классное исполнение, а потом оказывается, что человека не пропустили дальше. У жюри свои критерии. —А чем лично для вас является конкурс Курочкина? —Это ответственная работа. К нам приезжают артисты со всего бывшего Советского Союза. Мы должны не ударить в грязь лицом, помочь всем. Для нас это большой труд, честь и престиж. Все беды на голову духовых инструментов —Борис Григорьевич, приходилось ли вам смотреть спектакль не из оркестровой ямы, а из зрительного зала? Есть ли различия в восприятии? —Когда ты стоишь в яме, ты не смотришь спектакль как таковой, ты работаешь. Когда сидишь в зале, следишь за происходящим на сцене отстраненно, критически оценивая работу оркестра. Тут заметил, что кто-то неверно ноту взял, а тут музыканты разошлись. —Журите оркестр за ошибки во время спектакля? —Не просто журю, а ругаюсь. Порой приходится орать. Театр — не кино, где можно сцену переснять. Сыграли — и все. Бывает, музыкант двадцать раз играл правильно, а тут взял не ту ноту. Она вылетела, и все ее услышали. В первое мгновение у тебя инфаркт (смеется). Зритель в зале, который разбирается, будет недоволен. Скажет, например: что это там труба сыграла? Духовой инструмент — штучный товар, его слышнее, поэтому все беды на его голову. Скрипок много, игра завуалирована.
