«Актер 24 часа в сутки»
Екатеринбургская музкомедия вряд ли вместит сегодня всех желающих. В театре – бенефис народного артиста России Эдуарда Жердера.
Сам бенефициант планировал сначала «играть юбилей» по Чехову. В чеховском рассказе «Калхас» – похожая ситуация: бенефис комика. Проснувшись ночью в театре, он вспоминает прожитую жизнь, партнеров, роли… По Чехову не получилось, бенефис Э. Жердера пойдет совсем по другому сценарию. И слава Богу! Не представляю в устах Эдуарда Борисовича трагическое нытье: «…Кому я нужен? Кто меня любит? Публика ушла и спит. Понял я, что я раб, игрушка чужой праздности, что никакого святого искусства нет, что все бред и обман. Поняла я публику! С тех пор не верил я ни аплодисментам, ни венкам, ни восторгам!».
Не-е-ет! У Жердаре совсем иные отношения с Театром и Зрителем.
«Театр – такая отрава!»
В театре принимают нового пожарника. Старый знакомит с хозяйством:
– Вот это зрительный зал. Это – сцена. Здесь – оркестровая яма. Вот – скрипка, а это – контрабас…
– Как ты их различаешь?
– Контрабас гори дольше.
(Анекдот от Э. Жердера)
Они жили в Оренбурге в 15 минутах ходьбы от театра. Частенько в антрактах мать (в гриме, в костюме, только накинув сверху что-нибудь «светское») прибегала посмотреть: дома ли дети? Спят ли? Однажды прилегла «на секундочку», и… спектакль «Свадьба в Малиновке» остался без Трындычихи. Дета с отцом не раз вспоминали потом, как Трындычиха-мама сокрушенно всплескивала руками: вот натворила-то!
Это было одно из первых театральных впечатлений. Курьезное.
Другое – романтичное: прожектора. В осветительские ложи в театре можно было подняться только прямо из зала, по лестнице. То был целый ритуал. Осветители шли вдвоем по залу к сцене, у оркестровой ямы расходились, один – налево, другой – направо, и, как кошки, вверх, в свои «ласточкины гнезда». Это было красиво и сродни магии третьего звонка перед спектаклем: внимание, мы – начинаем…
Словом, он узнал этот мир из-за кулис. Как большинство театральных детей, «обреченный на Театр», он к тому же был «приговорен» именно к театру оперетты, где переплетены-перепутаны галантность и буффонада, курьезы и романтика. «На прожекторах», подрабатывая подростком, выучил все театральные тексты. В балетной студии при театре начал осваивать сценическое движение…
Но даже если дорога в театр семейно проторена, это не значит, что ты обречен на успех. И на лучший в своем жанре театр – тоже. Такая «обреченность» – следствие счастливого скрещения судьбы, случая, таланта. Далеко не всем Сцена дарит такие чудо-перекрестки!
Эдуард Жердер и Римма Антонова, его жена и партнерша по сцене, были приняты в труппу Свердловского театра музыкальной комедии, когда театр уже был признан лучшим в России, считался лабораторией советской оперетты («амбулаторией», – не упускали случая поерничать артисты). Сюда ехали, как за песнями в глубинку. За настоящим искусством. В кабинете режиссера «роились» (словечка Жердера) драматурги. И не какие-нибудь – а лучшие в жанре: одесситы! С труппой работали лучше постановщики. А уж из актеров разве что самые отчаянные пробовались в Свердловскую оперетту.
Они рискнули. И, по воспоминаниям старожилов, «после исполнения нескольких номеров ни у кого из членов художественного совета не возникло сомнений в нужности этих актеров для театра». Тогдашний главреж Владимир Курочкин спросил у Жердера: «Сколько получал в театре? 130? Будешь – 110. И давай постепенно отказываться от всех твоих Бони-Тони-Микки…»
В те годы в Свердловской оперетте уже был собран такой роскошный цветник талантов, что трудно не затеряться. Уникальные дарования Маренича, Викс, Энгель-Штиной, Пимеенок, Духовного, Сытника, Петровой, Виноградовой составляли опасную и заманчивую (для настоящего артиста) конкуренцию. И дело было вовсе не в том, чтобы ПЕРЕиграть партнеров, сорвать аплодисменты…
Начав в этом театре с классических опереточных персонажей Бони («Сильва») и Тони («Принцесса цирка»), Эдуард Жердер постепенно перешел к героям, которые стали называть истинно «жердеровскими». Незадачливый бульдозерист Степа («Старые дома») – его песенку «Я вас приглашаю на интим…» свердловские студенты увлеченно распевали в те времена, когда само понятие «шлягер» еще и не родилось. Хитроумный Бесомыка («Девичий переполох») и пройдоха Бумбачо («Купите пропуск в рай»). Умница Шельменко(«Жил-был Шельменко») и себе на уме Плутон («Прекрасная Елена»). Простаки, увальни, вальяжные весельчаки… Простаки, но не простофили.
– Жердер – типажный актер. У него своя ниша, и довольно большой диапазон, – говорит главный режиссер театра К. Стрежнев. – По большому счету, человечество оперирует в искусстве 36-ю сюжетами. Вся мировая литература построена на этом. Делая очередной спектакль, мы только «тасуем колоду», моделируем один из 36-то сюжетов. В этом смысле «простак» Жердера – вечный сценический персонаж и явление вовсе не национальное, российское. Поэтому Эдуарду Борисовичу еще играть и играть.
По Станиславскому или по Мареничу?
Театр. Два вахтера разговаривают. Один – другому:
– Во! Спектакль начался.
– А как ты узнал?
– Актеры не своими голосами заговорили.
(Анекдот от Э. Жердера)
Учили их и по Станиславскому. Однажды, еще в Оренбурге, он решил «прожить» своего героя так, как советует теория. В спектакле «Вольный ветер» стал загодя, в кулисах, готовить своего Микки к сцене в баре. Тот подъезжает к бару на машине. Стало быть, надо «проехать» весь предшествующий путь.
– Стою в кулисах и воображаю, – вспоминает актер. – Вот я еду. Вот останавливаю машину. Выхожу. Захлопываю дверцу. Покручивая ключами на пальце, иду к бару. Вот…
– Слушай, Эдик, зарплату-то будут давать? – сзади по плечу, не церемонясь, похлопал кто-то из актеров.
Тогда, должно быть, и понял, что «полное перевоплощение» – еще не гарантия успеха. «Проживать персонаж» до мельчайших (и несущественных) подробностей, заговорить «не своим голосом» – не самое большое актерское мастерство. А что – достоинство? Что способно «зацепить» зрителя?
Из великих предшественников самым убедительным для него оказался Михаил Чехов. В его мемуарах он нашел описание того редчайшего и благословенного момента владения ролью, что только однажды (!) ощутил сам. «А может, я и обманулся», – добавляет актер.
Из современников самым убедительным был для него великий чародей Маренич. Они встретились как партнеры в блистательном спектакле «Черный дракон». Потом случилось так, что Жердер из-за болезни Маренича заменил его в роли Трепло. Анатолию Григорьевичу было в ту пору за 60, Эдуарду Жердеру – около 30. Сама судьба словно подталкивала: учись, постигай! В роли Трепло он, безусловно, вторил Мастеру, копировал его. Другие роли Маренича школярски-пытливо анализировал: как тот танцует, подает реплики.
Анализировал, вполне осознавая при этом, что такой уровень игры – почти недосягаем. И все же один урок Мастера он принял за эталон на всю последующую актерскую жизнь. «Пустить слезу на сцене – раз плюнуть, – сказал ему однажды Маренич. – Но плачущий человек теряет контроль над собой. Делай роль на сдерживании чувств. Слеза должна остаться на кончиках ресниц. К тому же рассмешить публику гор-р-раздо труднее».
За три с лишним десятилетия работы в Свердловской музкомедии Эдуард Жердер сыграл более 80 ролей. Его простаки, недотепы и неунывающие увальни потрясают своим правдоподобием. И при этом почти никогда актер не вживается в образ «по макушку». Жердеровские герои всегда сохраняют некий «второй план» – лукавую и мудрую отстраненность актера от своего персонажа. Он играет «на сдерживании», а зритель хохочет до слез.
Драгоценная «отсебятина»
В зоомагазин приходит покупатель и просит продать ему что-нибудь экзотическое.
– Вот попугай, – показывает продавец. – Видите, к лапкам привязаны две веревочки. Дернете за одну – он поднимет правую лапку, дернете за другую – поднимет левую.
– А если за обе сразу?
– Дурак! Я же упаду, – кричит попугай.
(Анекдот от Э. Жердера)
Вообще-то он вычитал его у любимого Никулина. А однажды использовал ситуацию с нахально-находчивым попугаем… в «Летучей мыши». Все пришлось кстати. Словно сцена в тюрьме, уловки выпивохи-полицейского и были написаны с этим – «Дурак! Я же упаду».
А театре про такое говорят: «Актер хулиганит на сцене». Иными словами – выходит за рамки текста, «редактирует» диалоги сиюминутно рожденными репликами. Импровизирует. Для партнеров это – и удовольствие, и великое испытание. Надо же ответить на импровизацию. А если сил нет, разбирает смех (так же, как и зрителей)? Незабываемая Мария Густавовна Викс, играя боярыню Свиньину в спектакле «Табачный капитан», услышала однажды от сыночка-недоросля Антуана (Жердер), собравшегося жениться, вполне современную фразу: «Мама, а жить мы у нас будем». Зал радостно охнул. А большая, статная Мария Густавовна зашлась от беззвучного хохота на сцене. После спектакля, рассказывают. Звонила и жаловалась режиссеру. Только кто знает, чего больше было в том ночном звонке – досады или восхищения?
Импровизационность – в природе искусства оперетты с его искрометностью, остроумием. Иногда на этом строится весь спектакль. Когда-то в театре шла оперетта «Мадам Фавар» Оффенбаха, где были отведены целые «зоны импровизации». Остроты менялись от спектакля к спектаклю, актеры вынашивали их, «примеряли» на конкретное представление – подойдет – не подойдет, «зазвучит» или нет?.. И все же блистательных мастеров репризы, даже в искусстве оперетты, – не так уж много. Совсем немного!
– Есть актеры, которым можно импровизировать, – говорит главный режиссер театра Кирилл Стрежнев, – и есть другие, которым лучше этого не делать. У них это не получается. Эдуард Жердер, несомненно, – из числа первых. Он – актер с чувством меры и человеческого такта. Как бы он ни «хулиганил» на сцене, всегда есть уверенность, что это не будет пошло или неуместно. Его «отсебятины» всегда в стиле спектакля и литературной характеристики персонажа.
…На недавнем спектакле «Дамы и гусары» герой Жердера – Майор в перебранке с сестрами, мечтающими прибрать к рукам его состояние и квохчущими над ним, как над маленьким, бросил им вслед что-то… про Рефтинскую птицефабрику. Зал замер: не показалось ли? – но тут же обмяк в дружном хохоте. Не показалось, и было кстати. Добродушный фанфарон-гусар из давних времен словно перемигнулся в залом: этакие, брат, коллизии и нынче – не в диковинку.
Когда в екатеринбургской музкомедии учредили приз имени А. Маренича, в числе первых был удостоен его и Эдуард Жердер. Сегодня вынашивается идея сделать статуэтку Маренича Гран-при театра, а дальше пусть будут еще номинации и премии – для тех, кто способствует развитию театра и самого жанра. Но главная награда будет, как и сегодня, – за честь и достоинство. За служение театру. А это – нечто большее, чем роли и годы, премьеры и бенефисы. Про Эдуарда Жердера в театре говорят: «Он – актер 24 часа в сутки».
